«Прошлое человека, его мысли, взгляды на жизнь,
отношение к людям – всё, что видят глаза человека и как они видят,
всё это оставляет свой отпечаток на его лице»
«Фотография Боретти отличалась строгим вкусом, культурой мастерства. Я до сих пор благодарен моему первому учителю за то, что мне не пришлось в его мастерской столкнуться с пошлостью, мещанством и делячеством. В доме Боретти я слушал Шопена, видел портреты композитора Венявского, поэта Адама Мицкевича».
«Иной раз я часами мучил заказчика, пересаживая с места на место, делая по десять-двенадцать снимков, заставляя его то надевать пальто или шляпу, то снимать, требуя иногда, чтобы клиентка поехала домой и надела другое платье, по описаниям более подходящее к ее облику, или переменила прическу, которая, по-моему, должна ей больше идти. Случалось, и так, что заказчик приходил получать уже готовую работу,
а я, увидев его в другой одежде, начинал снова снимать его».
«Всю свою дальнейшую жизнь я работал с одним источником света.
Если я достиг чего-либо в искусстве фотопортрета, то в значительной мере благодаря этой довольно примитивной по конструкции лампе. Она сразу дала освещение, которого мне так не хватало».
«Из галереи портретов писателей того времени я выделяю портрет Анны Ахматовой, решённый в несколько необычной для меня манере. Несмотря на то, что источник света один, свет плоско падает на лицо. Освещение ровное.
Это дало возможность чётко выделить контур строгого профиля Анны Андреевны, классическую форму носа с горбинкой. Получился портрет-камея».
Из книги Иды Наппельбаум «Угол отражения»:
«Отец сфотографировал А. Блока и К. Чуковского вдвоём и сделал этот замечательный последний портрет Блока, который сохранил для потомства подлинный, трагический, предсмертный облик великого русского поэта».
Из книги Моисея Наппельбаума «От ремесла к искусству»:
«Когда я приступил к портрету А. Блока, меня взволновало его лицо. Исхудавшие черты были обострены, особенно нос, глаза огромные, полные страдания. Мне хотелось запечатлеть этот фосфоресцирующий, устремлённый внутрь себя взгляд его расширенных, блестящих зрачков. Я подвёл аппарат близко к его лицу и сфотографировал, по существу, глаза поэта, вернее один глаз, так как второй тонет в тени, подчёркивающий остроту черт лица».
Дочь фотографа – Фредерика – сохранила негатив фотографии Гумилёва, и он оказался чуть ли не единственным оставшимся изображением поэта. Фредерика всю жизнь прожила с отцом и умерла в тот же день, через несколько часов после него.
Из книги Моисея Наппельбаума «От ремесла к искусству»:
«Сергей Есенин пришёл в фотостудию, как всегда окружённый группой молодых поэтов: его друзей, учеников, поклонников. Молодые люди болтали, шутили, а Есенин был не только молчалив – он был мрачен. Всё это происходило незадолго до его трагической кончины в ленинградской гостинице Англетер»
«Когда я пригласил Есенина к аппарату, он как бы неохотно подчинился этому и отказался снять с себя шубу. Мало того, он не захотел сесть в предложенное ему кресло. Подойдя к стене, он встал и просил снимать его в такой позе. Я не стал спорить, а решил использовать то, что мне предлагалось поэтом. Теперь я благодарен за проявленную им в тот момент строптивость. Это помогло мне увидеть его глубже – иначе, чем это было общепринято»
«Я не стал искать «красивости», я постарался сохранить правду в портрете: несколько отёкшее лицо, понурый взгляд, поникшая голова, увядающий сноп волос. Поэт держит в бессильно опущенной руке погасшую папиросу, он даже забыл о ней. Лицо повернуто в три четверти к зрителю, вырисовывается только профиль, густая тень скрывает вторую щёку»
Это была последняя фотография великого русского поэта Сергея Есенина.
«Хороший портрет
есть драматизированная биография человека»
«Я отдал 75 лет жизни фотоделу,
75 лет успехов и поражений, надежд и разочарований.
Меня не увлекала пейзажная светопись,
не захватили ни бытовые, ни репортажные снимки.
Неизъяснимыми чарами всегда манило меня лицо человека».