Фотограф души русской

23 октября замечательному фотографу и другу нашего института
Павлу Павловичу Кривцову исполняется 81 год. Павел Павлович избегает публичности и возвышенных эпитетов применительно к себе, но сложно удержаться от слов «выдающийся мастер» и «классик фотографии» в попытке рассказать о его творчестве.
Поговорила с Мастером выпускница Института фотографии ИПЛФ,
ныне фотожурналист РУСС ПРЕСС ФОТО Ирина Бойко.

Мы поговорили с Павлом Павловичем о «тихой фотографии», о героях – соавторах, о создании диптихов, о символах, об особом отношении к женщине, о сравнении фотографии с великой музыкой, о снах с сюжетами фотографий.

– Павел Павлович, Вы сказали о себе, что «исповедуете «тихую фотографию», расскажите об этом.
– Мне пришлось перейти на другую камеру, когда сняли с производства плёнку, с которой я работал много лет. Долгое время у меня была узкая камера, а она как скрипка, когда прирастает к рукам – можно всё что угодно снять, она подвижная, отличный инструмент для репортажей. И вот я перехожу на ролик
6 на 6, ставлю камеру на штатив и неожиданно делаю открытие, что штатив – это как ось земная. Тебе не нужно бегать с камерой, ты погружаешься в то, что снимаешь и начинаешь по-другому это осмысливать. Такая фотография заставляет внимательно смотреть, размышлять, возвращаться к ней. Она не «шарахнет» тебя по глазам.
А поскольку я это делал для себя, я и придумал такой термин «тихая фотография».

– Как Вы общаетесь с героями Ваших съёмок?
– Каждый человек – это вселенная для меня. Я прихожу к своему герою и растворяюсь в нем, отказываюсь от себя, собственного видения. Казалось бы, абсурд, ведь я – творческая личность. Но я делаю себе такой настрой – и совершенно другие вещи открываются. Я прихожу к человеку как чистый лист, как будто я всегда только начинаю.
Я противник универсальных средств. Конечно, я внутренне готовился
к съёмкам, когда возможно, собирал информацию, узнавал биографию, чем увлекается, что это за личность. И даже придумывал для себя несколько вариантов съёмки и начинал с этого. Но если видел, что не получается, старался сделать что-то уже исходя из реальной ситуации.
Я рассказывал человеку о себе, даже «заговаривал» его, втягивая в процесс. Объяснял, что результат зависит от нас обоих и он мне помогал, возможно,
сам того не подозревая.
Главная моя задача при съёмке портрета – открыть в человеке самые лучшие его черты, возможно, открыть даже для него самого.

– Когда Вы делаете фотографию, сразу понимаете, что она станет частью диптиха или триптиха?
– Диптих «Боевые подруги» сложился с течением времени. Я был знаком с героями по газете. Три подруги, птичницы из Нового Оскола. С началом войны записались добровольцами на фронт, дошли санитарками до Будапешта, по-моему. После войны их кто-то на память сфотографировал. Подруги вернулись в родные места и снова стали птичницами. Я делал о них материал для газеты, снял на рабочих местах, на птицезаводе. Они показали мне военную фотографию, я её переснял. И хранил у себя в архиве. И однажды я решил вернуться к ним. Я распечатал их военную фотографию 50 на 60, наклеил её на картон и поехал в Новый Оскол. Дома у Веры Степановны я их собираю, рассаживаю за столом, как на фотографии и вешаю её над ними. И делаю снимок, первый. А начиналось все, как чаепитие. Чашки перед ними пустые стояли. Я снял, чай попили, и я уехал. Ведь не всё возможно сразу осмыслить, правда? А потом я стал размышлять, что такое чашка, чаша... Это судьба, жизнь человека. Чаша – это сосуд с содержанием жизни. То есть чайная чашка превратилась в символ.

– Но Вы при съёмке не закладывали такое значение?
– Нет. А я и говорю, что не всё от меня зависит. Сама жизнь как бы подбрасывает мне такое вот «сможешь ты это осмыслить или нет?». Это какой-то необъяснимый, меня не касающийся процесс, я просто участвую в этом.
– Жизнь богаче вымысла.
– Безусловно. И потом, она меняется.

И в 2001 году, когда я работал над альбомом «Русский человек. Век XX», я о них вспомнил опять. Теперь я напечатал свою фотографию. Приезжаю, одной из подруг нет уже... И сама обстановка поменялась, обои переклеили, что-то изменили. Но меня это не смутило, это же течение времени. Я героев моих так же посадил. А раз чашки стали символом, я около чашки третьей подруги положил розу, как знак памяти о ней.

– В Ваших снимках чувствуется совершенно особенное отношение к женщине, с чем это связано?
– Это идёт, наверное, от того, что меня мать воспитывала. И в детстве я видел много одиноких женщин после войны. А ещё в армии прочёл «Очарованная душа» Ромена Роллана – удивительная вещь! Описание внутреннего психологического состояния женщины, которая готовится стать матерью произвело на меня неизгладимое впечатление, это был какой-то прорыв!
И у меня сложилось такое уважительное, трепетное отношение, особенно
к беременным.

Вот русская женщина, Варвара Петровна. Её муж вернулся с войны и прошёл мимо дома к своей новой женщине. И Варвара Петровна одна осталась, сама детей воспитала. Такая судьба женская, понимаешь…

Ольга Никифоровна ухаживала за могилами воинов. Нам историю рассказали, что, когда танковое сражение закончилось, местные жители вышли. Они собирали документы убитых, мешками. И обратили внимание, что немецкие солдаты вниз лицом лежали, а наши – вверх.

Фантастическая женщина, (вдова знаменитого лётчика Александра Ивановича Покрышкина – прим. автора), у них такая любовь была, они встретились на войне, он трижды герой. Мы поехали на кладбище. Мне нужно было решить проблему – общение живого с неживым. И у меня получилось благодаря Марии Кузьминичне. Она сама подошла, мне оставалось только почувствовать момент.

Это брат и сестра, вот они играются, им хорошо. Когда она его одолела, тут получилась такая вещь! Такая красота! Вот она, Мадонна. Это невозможно не почувствовать.

– В армии у меня был набор пластинок, я приходил в свой «закуток» печатать фотографии и слушал Баха, Шопена, Рахманинова. И стал ставить задачи. Вот сделаю снимок, мне кажется он интересным. Я его печатал, приходил домой, раскладывал на полу и ставил, например, Баха. Слушал и смотрел, выдерживает ли мой снимок вот такого уровня. Это была моя методика. Музыка погружает человека в особое состояние, за счёт которого можно было отойти от снимка,
и он становился будто не мой. Потому что лично свой снимок трудно оценить сразу, нужен со стороны толчок. А тут слушаешь музыку и понимаешь – мелковато.

Попросили меня снять участников парада, ветеранов. Я связался с тем, кто руководил тренировкой и попросил, чтобы девять человек пришли в праздничной одежде, с наградами. Перед съёмкой я стал себя готовить внутренне, погружаться в тему, жить этим. Стал размышлять, что и как мне снять. И накануне поездки мне снится сон, что я хожу среди ветеранов, подхожу к последнему человеку, а он в плаще, около колонны стоит. Я его спрашиваю: «А у Вас что?», а он полы плаща распахивает, а под ним – награды. И всё так и вышло. Я уже всех ветеранов отснял, остался последний и точно, как во сне – на нем сверху плащ и стоит у колонны. Плащ раскрывает, а у него вся грудь в орденах! Я снял. Один к одному. Я могу сказать такую вещь – не всегда всё от меня зависит. Думаешь одно – получается другое. И бывает во время работы такое состояние, ну просто ничего не получается. А потом вдруг раз – и просвет какой-то! Но это всегда благодаря внутреннему напряжению.
Я не сдаюсь, мне нужно получить результат. И когда получается, я иногда и сам не знаю, как.

– Вы предпочитаете черно-белую фотографию цветной, почему?
– Черно-белая фотография мобилизует восприятие зрителя, помогает настроить его в нужном направлении, он начинает фантазировать, в то время как цветная фотография содержит в себе готовые ответы. А произведение искусства – это всё же некоторая условность.

Серия "Символы XX века"
Храмы порушили, колокола разбили. Колокола вешали на случай беды. А как звонить, если колокол разбит? Прицепили блин от вагона. И вот получается, беда случилась, а позвонить нечем... (1)

Историческую личность превратили в идол, мавзолей ему построили, памятник поставили. А церковь – это божественный символ. И люди выбирают Бога, женщина с ребёнком идут в сторону церкви. А памятник Ленину в запустении, трава не скошена, цветов никто не возложил. Бурьяном зарос... (2)

Есть библейская Вавилонская башня, а это техногенная Вавилонская башня. (3)

По дороге на Куликово поле остановились в маленьком городе Епифань на час, а в центре стоит величественный и разрушенный храм. И подходит ко мне местный агроном в шляпе, предлагает сводить меня в храм. Я, когда его со спины увидел на фоне всего этого, подумал - вот он, алтарь интеллигенции русской. (4)

Пронин. Что это за человек!
Друг, нет учитель мой духовный. Вот настоящий интеллигент!
Играл на пианино, скрипке, баяне, гитаре. Руководил кружком скульптуры, патриотическим движением, танцевальным коллективом старшеклассников.
В детстве переболел полиомиелитом.
Ночью гроза сломала дерево в школьном яблоневом саду. Я на следующий день как увидел это, сразу побежал за Дмитрием Никитовичем, закричал: «Бросайте всё, берите скрипку, берите школьников, пойдёмте скорее в сад!» Ребята расположились перед ним, а он для них играл.
И получилась такая вещь.

Мы пришли к Федору Федоровичу домой с журналистом. Они разговаривают,
а я как фотограф. Туда-сюда, ничего не получается. И я замечаю у него на столе модель самолёта, на котором он летал. Предлагаю выйти на улицу, взять
с собой эту модель, прошу его рассказать, как лётчики пилотируют. А он так добродушно стал мне показывать. И здесь эта зажатость стен и его желание взлететь.

Серия «Соловки – Голгофа России»
Интересная фотография, символическая. Тоже случайно получилась.
Проявил и тут – луч. И проволока. Лагерь СЛОН. Как всё соединилось в одной фотографии – история Соловков. Вот это иррационально всё. (1)

У подножия горы Секиры лестница, высокая очень. А наверху – часовня маяк. Когда расстреливали заключённых, тела их скидывали вниз, а души возносились вверх. Монах, который во время воздвижения креста идёт вверх, он как ангел. Он идёт, не касаясь земли, он парит, возносится.
Разве моя заслуга? Нет. (2)

А вот, смотри, это же свет его растворяет. (3)

На этом заканчивается наша беседа с этим замечательным человеком, уникальным фотографом, гостеприимным, радушным хозяином за уютным столом с брусничным пирогом, с душой приготовленным супругой Павла Павловича, Галиной Григорьевной.

Павлу Павловичу удалось создать образный, живой и тёплый портрет русского человека. На его фотографиях соотечественники удостоены пристального внимания независимо от возраста и профессии. Известные личности и безвестные бабушки – Павел Павлович с интересом всматривается и находит самое лучшее во всех. Своим творчеством, «светописанием», Павел Кривцов воздействует на человеческую душу, наполняя её светом и любовью.